- Знаешь, Астория, знаешь, - Мерлин, плевать на это выканье, забей, Астория, - я не понимаю. Вот смотри, я объясню тебе, пусть сам не понимаю. Я ненавижу все эти книжные заумности: никогда особенно ничего трудно не давалось в Хогвартсе, но теорию я ненавижу. Практика, Астория, нет ничего лучше практики, ты же знаешь. Но в этот раз я хорошо выучил теорию, прямо назубок. На-зу-бо-ок, - Джеймс захлебывается своими словами, пытается говорить еще быстрее, пытается затормозить, смеется, махнув рукой, прости, прости, Астория, такое бывает. Такое бывает с людьми: что-то вроде срыва. Вытягивает ноги – он сидит на Министерских ступенях, совершенно не обращая внимания на проходящих мимо, цепко держит Селвин за край юбки, не отпуская.
Как сумасшедший.
Поверь, тут все сумасшедшие, тебе ли не знать, Астория.
- Мне говорили, что они, ты понимаешь, они – ничего, кроме зла. Я верил в это, знаешь, я вообще такой. Сириус говорит «слепой дурак», но я верил, как-то даже в голову не приходило посмотреть под другим углом. Астория, у меня ребенок, маленький, забавный мальчишка: жрет вообще за троих, только успевай в рот закладывать. Когда он вырастет настолько, чтобы начать задавать вопросы, что я ему скажу? «Да, Гарри, я убивал, но так было надо». Кому надо, Астория? Кому надо, чтобы я убивал? Чтобы все остальные счастливо жили? А я? А чем я отличаюсь от них, ты сама понимаешь, кого, после всего этого, через что пришлось пройти? Ничем, Астория, ничем. Думаешь, я пьян? Да, немножко есть. Думаешь, я сошел с ума? Тоже вполне может быть.
Джеймс встает так же резко, как появился в чужом дне, когда просто сжал пальцы на ткани подола проходящей мимо Селвин, запрокинул голову назад, улыбнулся и сказал: «Привет, Астория. Знаешь, Астория, знаешь…». Он действительно не слишком напоминает уравновешенного, еще более лохматый, чем обычно, еще более фонтанирующий эмоциями, чем обычно, перемещает руку с подола на чужой локоть, сжав, не рассчитывая сил. В этом нет никакого подтекста, какой мог бы быть при прикосновении молодого мужчина к молодой женщине, в этом – жест утопающего. Или же, скорее, давно утопшего, вдруг решившего побарахтаться, всплыть со своего дна, явив миру посиневшее, изуродованное лицо.
- Я бы извинился, Астория, за то, что пугаю тебя, но у тебя железные нервы: ты всегда была вредной теткой, сколько себя помню. Хочешь, я угощу тебя кофе? Виски? Все за мой счет. Завтра я напишу тебе письмо с извинениями, если не окажусь в приюте для безумных. Знаешь, что это такое? У маглов есть такие больницы: они запихивают туда тех, у кого с мозгами не все в порядке. Отвратительное местечко, мы были там. С Сириусом. Так получилось.
Джеймс замолкает так, будто в нем резко выключили звук: слова еще идут, но их никто не слышит, потому что ручка повернута до упора. Молчит, смотрит темными глазами. За последние года два он осунулся, похудел, заострился: наделила природа того, кому мозги не нужны по определению, возможностью изредка думать. Не тебе, Джим, не тебе стоит рассуждать, твоя роль – выполнять и быть довольным своей геройской ролью, как первое время и было. Оставь, Джим, оставь это для кого-нибудь порассудительнее.
Они не то, чтобы хорошие с Асторией приятели: до сегодня Джеймс всегда добродушно ей улыбался при встрече, уступал дорогу, говорил «здравствуйте, Астория». Никогда не заменял это «Астория» фамилией, потому что не знал, как правильно говорить «мисс» или «миссис», а без этого просто «Селвин» звучало как-то хамовито.
Подтрунивал, естественно, когда была возможность: он над всеми подтрунивал. Шутил, смеялся, один раз даже – ходил на руках. И никогда ни слова не говорил серьезно.